17 июля. 140 лет со дня рождения, 87 лет со дня кончины доктора медицины Евгения Сергеевича Боткина, расстрелянного вместе с Царственными страстотерпцами.

БОТКИН Евгений Сергеевич родился 27 мая ст.ст. (11 июня н.ст.) 1865 г. в Царском Селе в семье лейб-медика Российских императоров Александра II и Александра III С. П. Боткина, основателя бесплатной московской больницы для бедных, которая позже в советское время была названа Боткинской.

В 1889 г. окончил с отличием Военно-Медицинскую Академию. В 1893 г. защищает докторскую диссертацию. С 1897 г. приват-доцент Военно-Медицинской академии. Добровольцем всю русско-японскую войну 1904-1905 гг. провел врачом на театре военных действий, отличился храбростью и самоотверженной работой. Написал книгу "Свет и тени Русско-японской войны 1904-1905 гг.".

В 1908 г. по просьбе императрицы Александры Федоровны назначен лейб-медиком.

Находился с марта 1917 под стражей вместе с Царской семьей. Отпущен в связи с болезнью невестки.

1 августа 1917 г. добровольно сопровождал Царскую семью в Тобольск, затем - в Екатеринбург, оставив в Тобольске собственных детей. В Екатеринбурге через Боткина шли все переговоры с тюремщиками из охраны и исполкомом Уралоблсовета.

В ночь на 17 июля 1918 г. расстрелян с Царской семьей в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге. Как свидетельствует комендант Дома особого назначения Я. Юровский, Боткин не умер сразу. Его пришлось пристреливать.

Девиз рода Боткиных "Верою, верностью, трудом" -
Евгений Сергеевич с честью исполнил.

9 июля 1918 года за неделю до расстрела Е.С.Боткин начал писать письмо:

"Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, - по крайней мере отсюда, - хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, что бы мне суждено было когда-нибудь еще писать, - мое добровольное заключение здесь на столько же временем не ограничено, на сколько ограничено мое земное существование. В сущности, я уже умер, умер для своих детей, для друзей, для дела :

Когда мы еще не были выпуском, а только курсом, но уже дружным, исповедовавшим те принципы, с которыми мы вступили в жизнь, мы большей частью не рассматривали их с религиозной точки зрения, да и не знаю, много ли среди нас и было религиозных. Но всякий кодекс принципов есть уже религия, и наш : так близко подходил к христианству, что полное обращение наше к нему, или хоть многих из нас, было совсем естественным переходом. Вообще, если "вера без дел мертва", то дела без веры могут существовать, и если кому из нас к делам присоединялась и вера, то это уже по особой к нему милости Божьей. Одним из таких счастливцев, путем тяжелого испытания, - потери моего первенца, полугодовалого сыночка Сережи, - оказался я. С тех пор мой кодекс, значит, еще значительно расширился и определился, и в каждом деле я заботился не только "о курсовом", но и "о Господнем". Это и оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца :

Ты с драгоценным для меня доверием поинтересовался моей деятельностью в Тобольске. Что же? Положа руку на сердце, могу тебе признаться, и что и там я всячески старался заботиться "о Господнем", "како угодить Господу", а следовательно, и о курсовом, - "како не посрамити выпуска 1889 года". И Бог благословил мои труды, и я до конца дней соих сохраню это светлое воспоминание о своей лебединой песне. Я работал там изо всех своих последних сил, которые неожиданно разрослись там, благодаря великому счастью совместной жизни с Танюшей и Глебушкой, благодаря хорошему бодрящему климату и сравнительной мягкости зимы, и благодаря трогательному отношению ко мне горожан и поселян : Число желающих получить мой совет росло с каждым днем, вплоть до внезапного и неожиданного моего отъезда.

Обращались все больше хронические больные, уже лечившиеся и перелечившиеся, иногда, конечно, и совсем безнадежные :

Принимать в том доме, где я помещался, было неудобно да и негде, но все же с трех до 4 ? - пяти я всегда был дома для наших солдат, которых я исследовал в своей спальной комнате - проходной, но так как через нее проходили свои же, то это их не стесняло. В эти же часы ко мне приходили мои городские больные : Приходилось делать исключение для крестьян, приезжавших ко мне из деревень за десятки и даже сотни верст (в Сибири с расстоянием не считаются) и спешивших обратно домой. Их я вынужден был обследовать в маленькой комнате перед ванной, бывшей несколько в стороне, причем диваном мог служить наш старый сундук. Их доверие меня особенно трогало, и меня радовала их уверенность, которая их никогда не обманывала, что я приму их не только как равных себе, но в качестве больных, имеющих все права на мои заботы и услуги. Кто из них мог переночевать, того я навещал на следующее утро пораньше на постоялом дворе. Они постоянно пытались платить, но так как я с них никогда ничего не брал, то пока я был занят в избе с больным, они спешили заплатить моему извозчику. Это удивительное внимание : было иногда в высокой степени уместным, так как в иные периоды я был не в состоянии навещать больных вследствие отсутствия денег и быстро возраставшей дороговизны извозчиков : Приехал как-то вечером ко мне муж одной из моих пациенток с просьбой безотлагательно навестить ее, так как у нее сильные боли (в животе). По счастию, я мог исполнить его желание, - правда, за счет другой больной, но которой я не обозначил дня своего посещения, - и поехал к ним на том же извозчике, с которым он ко мне приехал. Дорогой он начал ворчать на извозчика, что он не туда едет, на что тот ему резонно от :"

Письмо оборвано на полуслове, Евгений Сергеевич не дописал его.

См. биографическую справку о нем в БД "Новомученики и исповедники"